Документальная точность «Дома «Слово» впечатляет. В 30-е годы был такой дефицит сексотов, что случайных людей заманивали пачками долляров, а не выбитыми на допросах зубами

Несколько недель читаю о том, что «Дом «Слово» – это фильм-шедевр, в котором «исторические события воспроизведены с документальной точностью». Добавлю уже немножко своих впечатлений, потому что есть время и вдохновение.

Первый раз, когда пошла смотреть, в кинотеатре выключили свет. Как раз на фразе энкаведиста Менера: «Возьмем простую авторучку». Второй раз уже ожидала, что Хвылевой запоет Цоя, а у Менера появится мобильный телефон для экстраординарных случаев. Потому что документальная точность этого фильма поражает отдельно. Хотя главные впечатления связаны не с этим.

Парень с улицы, похожий на молодого Путина, приходит в харьковский элитный кооператив «Дом «Слово», где с 1930 года живут ведущие украинские советские художники, и тоже хочет там поселиться. Потому что очень любит поэзию. Парень не понимает, что такое кооператив. Как и авторы сценария. Как и Менер не в курсе, что простые авторучки в СССР появятся только во второй половине 60-х.

Никто не горит желанием получить незнакомого сожителя, все отбиваются. У того дети, у того места мало, Майк Йогансен говорит, что к нему нельзя, потому что у него собака. (В реальности у Йогансена были жена Алла и сын Гай. Алла Гербург-Гейбович родилась в Харькове в профессорской семье, поэтесса, писательница, художница, скульптор, ученица Ивана Падалки. После развода с Йогансеном в 1935-м вышла замуж за Михаила Бойчука, родила дочь Анну. Жила в доме «Слово». Когда уже расстреляли Йогансена, Падалку и Бойчука, уехала из Харькова в Москву, шила костюмы для театра, после начала Второй мировой вернулась в Украину, получила статус фольксдойче и в 1943-м эмигрировала с детьми в Германию. Выжила, спасла детей. Работала в украинских гимназиях Мюнхена. Дождалась украинской независимости, умерла в 1993-м. Ее дочь Анна стала журналисткой и умерла за полгода до полномасштабного вторжения России. Вот вместо всего этого в фильме – собака. Потому что это художественный фильм об уничтожении украинской интеллигенции).

Похожего на Путина зовут Владимир Владимирович Акимов, он никто, но мечтает быть поэтом, свои стишки у него не очень пишутся, поэтому он тырит чужие. Этот начинающий поэт никому не нравится, кроме Менера, который быстренько берет Акимова в оборот, выделяет ему отдельные апартаменты со специально обустроенной комнатой, где полный фарш для прослушивания всех жителей, выдает две пачки «твердой валюты» в качестве аванса, а чтобы окончательно склонить Акимова к сотрудничеству, подписывает его фамилией пьесу Хвылевого «Коммунары», от которой Хвылевой отрекся. (Такой пьесы никогда не было, ну это же художественное кино). Менер вообще так влюбленно заботится все время о своем стукаче и столько сделал для его славы и карьеры, что с какого-то момента непонятно, кто на кого работает.

«Коммунаров» ставят в Берлине на Фридрихштрассе, они имеют бешеный успех. Об этом мы узнаем от Брехта, посетившего Харьков с Арагоном и Драйзером. Брехта совсем не удивляет, что в начале 30-х в берлинском театре еще ставят коммунистические пьесы, он в курсе, что это художественное кино, поэтому не очень переживает ни о том, что происходит в Германии, ни о том, что в Харькове. Просто радуется за коммунаров. Дедушка старый, ему все равно.

Владимир Владимирович Акимов становится известным драматургом и главредом ведущего харьковского издания.

Может, кто-нибудь помнит отличный фильм Доннерсмарка «Жизнь других», там специалисты штази в середине 80-х прослушивают квартиру неблагонадежного драматурга в Восточном Берлине. Одну квартиру. Команда штази. Сидят в подвале, не отвлекаясь ни на минуту. Ни днем, ни ночью. Ни пописать. Пост сдал, пост принял. Без перерыва. Потому что минута перерыва может завалить все дело. А тут один Вова Акимов с улицы, который нигде ничему не учился, прослушивает самостоятельно 66 квартир, ему даже команда технической поддержки не нужна. При этом еще бегает по творческим ивентам, возглавляет газету, общается с Брехтом и Арагоном, успевает изнасиловать официантку и напасть на Раису Троянкер.

Героинь, двигающих сюжет, в фильме три. Кухарка, официантка и поэтесса Раиса Троянкер, которая никогда в доме «Слово» не жила, а в 1931 году вышла замуж за русского поэта и переехала в Ленинград. Но ее взяли, чтобы двигать, потому что она была женщина-вамп, эротоманка, всех обольщала, крутила роман с Сосюрой. Акимов попытался ее изнасиловать, но яйца еще не выросли. Странно, что ему не помог Менер.

В 30-е годы, видимо, был такой яростный дефицит стукачей и сексотов, что случайных людей привлекали к сотрудничеству пачками долляров, апартаментами, бешеным успехом и руководящими должностями. А не шантажом, угрозами и выбитыми на допросах зубами.

Профессиональному советскому агенту и профессиональному киллеру Богдану Сташинскому, которого завербовали в 19 лет, коротко объяснив, что будет с его семьей, если он не согласится, за убийство Бандеры подарили фотоаппарат. А любящему поэзию Вове Акимову авансом насыпали валюты за то, что он будет подслушивать Хвылевого и Наталью Ужвий.

Зачем вообще подслушивать Хвылевого? Чтобы зафиксировать, сколько раз он скажет: «Прочь от Москвы?»

Речь даже не о том, что такой комнаты никогда не было и не могло быть в художественном кооперативе по чисто техническим причинам. Такая комната никому не требовалась в принципе.

Против украинской интеллигенции фабриковали дела на раз-два еще до Большого террора, причем те сценаристы не очень беспокоились хоть о какой-либо достоверности и более-менее здравом смысле.

Вишне шили покушение на Постышева, Семенко убили за то, что он хотел свергнуть советскую власть в Украине с помощью «немецких фашистов», Йогансена – за организацию терактов против советского правительства, Курбаса расстреляли в честь годовщины Великой Октябрьской революции. Вместе с сотнями украинских художников, ученых, крестьян, священников.

«Это очень русское счастье, – писал Шаламов, – когда невиновному дали пять лет. Могли дать и 10. Могли и вышака. Это очень украинское счастье, когда невиновному дали пять лет, а потом расстреляли».

Пока Менер с Акимовым банкируют, цвет украинской интеллигенции растерянно за этим наблюдает. Курбас курит, Тычина пьет водку, страдает и читает Бажану по телефону «Партия ведет», Семенко курит и ходит в столовую с супругой Ужвий. У Йогансена – собака. Сосюру цитирует официантка. Остап Вишня сидит за столом и улыбается. Никитенко ходит. Просто ходит. Хвылевой курит, выслушивает претензии русскоязычной жены, что он неправильно работает и живет, едет в голодную деревню и по дороге говорит Любченко: «Прочь от Москвы», – потом возвращается, поет романс на стихи Пушкина и стреляется. Всех арестовывают. Отважная кухарка кормит Владимира Владимировича кашей по особому рецепту, тот рыгает, выпучив глаза, и наконец отбрасывает копыта. А кухарка забирает беременную от Акимова официантку, и они едут куда глаза глядят, прочь от Москвы. Меня трудно удивить любым кино, но к такому фильму об украинской интеллигенции я была немного не готова.

До начала независимости на доме «Слово» висела мемориальная доска с именем одного бывшего жителя – Павла Григорьевича Тычины. Он уехал из Харькова, когда столицу советской Украины перенесли в Киев. О других рассказывать было нельзя, большинство советских граждан вообще ничего не слышало ни о Йогансене, ни о Семенко, ни о Багряном, ни о Хвылевом. Как и о том, что в доме «Слово» репрессировали жильцов 40 квартир из 66.

А о Тычине можно было. Пять орденов Ленина, Сталинские премии, депутат Верховной Рады, автор гимна УССР («Нам завжди у битвах за долю народу був другом і братом російський народ, і Ленін осяяв нам путь на свободу, і Сталін веде нас до світлих висот»). Упорный сталинист, не изменивший своих убеждений даже после XX съезда.

І ти продався їм, Тичино,

І ти пішов до москаля?

О, бідна мати, Україно,

В журбі головонька твоя.

В кривавім морі по коліна

Стоїть без сорому в очах

Поет, колишній наш Тичина,

І прославляє смерть і жах.

Прилюдно б’є катам поклони,

Катів виспівує в піснях.

А з-під землі ідуть прокльони

Борців, розп’ятих на хрестах.

Іудо, ти шляхетний ж…де,

Пішов, повісивсь в самоті.

Павло Тичина… цей не піде –

Він сам розіпне на хресті.

Это стихотворение Александр Олесь написал в 1928 году, уже в эмиграции. Про Олеся тоже долго нельзя было. Наступило время, когда можно обо всех. Поэтому почти 35 лет независимости об украинской интеллигенции кино не снимали вообще. Ни о 20-х, ни о 30-х, ни о шестидесятниках, ни о диссидентах, ни о культурном сопротивлении во все времена, ни о сейчас, нет и нет. Была ужасная клюква о Стусе, я уже не буду вспоминать.

При том, что о каждом из расстрелянных, искалеченных, уцелевших в разное время можно байопик на три сезона сделать, столько там интересной информации, событий, множество характеров, судеб, перекрестных троп. Где это все?

Режиссер Тарас Томенко говорит, что снимал этот фильм 10 лет. Чтобы что? Чтобы рядовой зритель как ничего не знал ни о ком, так и не знал? Чтобы все узнали в мелком подонке Владимире Владимировиче Владимира Владимировича?

В доме «Слово» не было диссидентов или борцов с советской властью. Там жила советская художественная элита, среди которой были герои гражданской войны, участники революции, члены партии, очень разные люди со сложным опытом. Кто-то, как Сосюра, воевал в УНР, а затем – в Красной армии и периодически сходил с ума от своего внутреннего раздвоения; кто-то приспосабливался и страдал, кто-то забивал на все, как Тычина; кто-то делал карьеру, как Никитенко, а потом стрелялся, потому что, несмотря на все старания, все равно выгнали из партии; кого-то ломали всю жизнь, как Остапа Вишню, который начинал с армии УНР, а затем клеймил украинский национализм (аресты, ссылки, лагеря, сделали агентом НКВД, но плохо выполнял свои обязанности, поэтому уволили и из агентов «за двурушничество»); кого-то убивали за неповторимость, яркость и самостоятельность, как Йогансена, Семенко и Курбаса. Кто-то уже не мог видеть, как его убеждения, мечты, надежды крушит тупая и бессмысленная реальность, и закончил жизнь самоубийством. Как Хвылевой. Предсмертная записка которого заканчивается лозунгами: «Да здравствует коммунизм. Да здравствует социалистическое строительство. Да здравствует коммунистическая партия».

Хвылевой никогда не писал и не говорил: «Прочь от Москвы!» Это Сталин писал Кагановичу что-то подобное о «товарище Хвылевом, который провозглашает в своих памфлетах «бегство от Москвы», и это, мол, опасные тенденции». Хвылевой в своих памфлетах 1925 года настаивал, что украинская культура должна идти своим путем и становиться одной из европейских культур, а не копировать все время русские образцы и находиться под давлением обязательного влияния русских классиков и современников. Культурно Украина, считал Хвылевой, должна развиваться максимально самостоятельно, а политически – только в союзе с Россией. Хвылевой оставался коммунистом до последней минуты. И Ленина уважал, и Сталина. Но если бы он не стрелялся, с ним бы сделали то же самое, что с Курбасом, который шел своим путем, создавая уникальный украинский театр и пытаясь выкарабкаться из-под влияния Станиславского и Мейерхольда.

Если у вас не хватает духа рассказывать об этих людях все, что о них сегодня известно, и показывать их такими, какими они были, а не такими, какими вы хотели бы их видеть, то, может, не надо браться? Можно еще подождать лет 100. Эти все уж точно никуда не торопятся.

Самое невероятное в этом фильме об украинской интеллигенции – что именно ей слова так и не дали. Кто все эти люди, чем они занимались, к чему стремились, как жили, любили, умирали, предавали себя и других, теряли совесть, держались до последнего, верили и надеялись, не давали себя убить, убивали не только себя, создавали миры – осталось за кадром.

Наконец-то сняли вроде бы о них фильм, но главными героями выступают некое чмо, кухарка и энкаведист из плохой комедии. «Возьмем простую авторучку».

P.S. В марте 2022-го дом «Слово» был поврежден во время российской бомбардировки.

Источник: Юлия Пятецкая / Facebook

Опубликовано с личного разрешения автора